Уважаемые жители Енисейска и Енисейского района! Предлагаем вам материал корреспондента газеты «Енисейская правда» Оксаны Власовой «Уж эта война!..»

Уважаемые жители Енисейска и Енисейского района! Предлагаем вам материал корреспондента газеты «Енисейская правда» Оксаны Власовой «Уж эта война!..»

Разрезав надвое своими крылами яркое голубое небо, гудящий самолет приземлился на окраине поселка, что в полутора километрах от белорусского Жлобина. Любопытная детвора ватагой устремилась к летающему чуду и, облепив его, старалась получше рассмотреть все детали, потрогать едва остановившийся винт, прикоснуться к шасси. Черные кресты на самолете тогда никого не смутили. Да и откуда сельской ребятне было знать, что они означают?

«Бегите отсюда скорей! - прокричал им какой-то мужчина. - Это немецкий самолет! Вас же могут всех пострелять!» «Ой, как тогда мы бросились врассыпную! Мухой никого не стало!» - Анна Ивановна Бойкова, жительница Епишино, говорит сейчас о тех событиях уже без волнения, удивляясь разве что детскому непуганому безрассудству. Впрочем, тогда оно, их непуганое детство, и закончилось. А самолет, как оказалось, вовсе не небо располовинил стальными крыльями, а целую жизнь...

Уже на пятый день после начала войны железнодорожный узел на станции Жлобин подвергся авиационной бомбардировке. В поселке, где жила Анина семья, царило волнение. Поговаривали в народе, что немцы могут куда-то угнать, а потому женщины старались насушить впрок побольше сухарей: пекли ли хлеб, покупали ли его в городе, покуда была возможность, и сушили, сушили, сушили, складывая в простые холщовые мешки.

...Аня никогда не видела отца: его отправили в сибирскую тюрьму еще до ее рождения. Позже из Новосибирска пришло письмо, что его не стало. Было это в 1937 году. Смерть эта стала платою за нежелание крестьянина-середняка Ивана в колхоз подаваться, за неподчинение власти, за то, что жить хотел, как и прежде, своим трудом. Он и дом успел поставить, и сад разбить. Он даже успел законопатить мхом щели между бревнами, а мама, чтобы мох, высыхая, не сыпался, успела газетами немного стены оклеить. «Подождите, детоньки, вот осядет дом, мы и разгородим его, и пол покрасим», - все говаривала мама.

...Дверь дома открылась резко, с шумом. Люди с автоматами, говорящие на незнакомом языке, бесцеремонно зашли в избу, словно хозяевами здесь были именно они. Первое же, что заметили незваные гости, были газетные портреты вождей советского народа - Ленина и Сталина - на бревенчатой стене. Детей поставили к противоположной стенке, ясно обозначая свои намерения. Автомат направили и на маму, жестами показывая, что портреты нужно соскрести, а то «кух-кух-кух путет!» «Как же она сцарапывала! Пальцы - в кровь... А они автоматом грозят. Страху натерпелись тогда», - вспоминает Анна Ивановна.

Через некоторое время двоих немцев к ним подселили прямо в дом. «Вот эти не трогали нас. Один сапожник был, все сапоги чинил, другой - портной. А Люба наша, сестра моя, так машинку полюбила швейную, подойдет и смотрит. А немец ей: «Люба! Шей!» Она крутит эту ручку, счастливая. Не обижали эти двое нас. Когда и конфеточку давали: «Ешь, киндер!» - вздохнула Анна Ивановна, а затем добавила, что Люба потом всю жизнь шила: и детей своих обшивала, и ей, Ане, платья да юбки мастерила. А еще прибавила про тех, кого они боялись едва ли не больше фрицев: «Мы все слышали - бандеры, да бандеры. А кто они? Люди вроде, да люди. А потом поняли... Уж беды они натворили, хлеще немцев. Убивали, жгли, грабили, мучали!.. Свои ж вроде, с Украины... Я до сих пор не могу, как услышу где про бандеров, у меня аж колотит все внутри», - взволнованно говорит Анна Ивановна, взмахивая рукой в сторону телевизора. Это из него последнее время все чаще звучат новости о возрожденном бандеровском движении, о новых жертвах новой войны. «Другой раз как увижу, как вспомню... Думаю, Господи, хоть бы уж сейчас дети не увидели такого. Дети-то чем же виноваты?» На этот вопрос Анны Ивановны человечество вряд ли когда ответ найдет. Не находили его тогда и они, дети, женщины и старики, которых гнали из своих изб. Гнали неведомо куда... Гнали навстречу смерти...

«Немцы на мотоциклах были, а из домов нас выгоняли полицаи. Не церемонились, не ждали... Плакать больно-то и не давали. Чуть что - пулю в голову. Разговор короткий. Похватали тогда, кто что мог. Сухари, главное, да и так, телогрейку какую», - продолжила свой рассказ Анна Ивановна. Их погнали в Жлобин, на ночь разместили в школе. А наутро бомбежка началась...

Сколько пробыли они в школе, Анна Ивановна не помнит. Помнит маму, как та, стараясь их накормить, вернулась в поселок - картошки хоть набрать. Глядит, а дома-то и нет... Все раскатано по бревнам. Полицаи в грубой форме растолковали, что это - строительный материал для окопов немецкой армии. Возвращаться было некуда. Впрочем, никто не был уверен, удастся ли вообще вернуться живым...

Вскоре всех, кто уцелел после той бомбежки, погрузили в дощатые вагоны-телятники, заперли снаружи: выходить не разрешалось даже по нужде. Сколько ехать, куда везли, испуганные люди и не знали. Наконец колеса заскрежетали, поезд дернулся перед полной остановкой. «Прыгай!» - разнеслась команда, сдобренная пулеметной очередью. Люди прыгали. Кто падал и не мог подняться, оказывался тут же расстрелянным. Стреляли и в заболевших тифом, боялись его, говорят, захватчики. Под такую пулю попал и тринадцатилетний двоюродный брат Ани: «Он ослаб от болезни, прыгнуть не смог, как следует... И второго, трехгодовалого его брата убили... Прямо на руках у мамы моей застрелили... А мы ведь думали, когда их маму больную с госпиталем эвакуировали, что с нами они в догляде будут...»

Их пригнали на болото, где все уже было готово к «расселению»: несколько рядов «колючки» по периметру, вышки, постовые с огромными злющими собаками и... и все. «Какие там бараки? На улице под снегом ночевали! Болото было, болото торфяное. Кругом только болото... У мамы клеенки кусок оказался - успела схватить, когда выгоняли. На одну часть нас укладывала, другой укрывала». Обессиленные люди пытались было найти места повыше да посуше, но это было невозможно: слякотная жижа заполняла все вокруг, и тоненькие сосенки-подростки не давали людям никакой защиты хотя бы от снега. У них вообще не было никакой защиты. Ни от голода, ни от холода, ни от гибели... Кто-то, отчаявшись, пытался пробраться под колючей проволокой, в надежде схорониться где-нибудь в лесу, а то, может, и выйти на партизан. Единичные удачные попытки подбадривали людей на бегство, но подавляющее большинство бедолаг оставалось здесь же, под «колючкой», прошитые автоматной очередью. Их никто не убирал. Некуда было, да и некому. Вся площадь лагеря смерти была покрыта трупами. А рядом с ними едва теплилась жизнь тех, кто еще с трудом, но мог передвигаться. Воды не было, а потому в окоченевшие истощенные ладони люди зачерпывали воду из проталин, прямо рядом с теми, кто не дожил... Голод, холод и бесконечное ожидание смерти делали свое дело: чувства притуплялись... Просто нужно было жить...

Надрывным рокотом по болоту разнесся рев буксирующего в грязи грузовика. Звуки здесь слышны издалека. В лагере - слабое подобие движения: хлеб везут... Фашистский солдат в грязных сапожищах взбирается в кузов, где лежат черствые, мерзлые, горькие булки, испеченные специально для узников из овсяной муки и березовых опилок. Наслаждаясь зрелищем, упиваясь своим положением, солдат бросает хлеб прямо в толпу людей, наблюдая, как они, обезумевшие от голода, стараются его поймать, как падают оставшиеся без сил, как не могут они подняться, затоптанные другими, старающимися поймать хлеб своим детям. Анна Ивановна помнит, как однажды мама пришла с рассеченным лицом - немец плеткой перетянул...

А еще помнит она, как кружили над ними самолеты. Теперь она уже хорошо знала эти кресты. Укрываться от бомб и обстрелов было некуда. Узники, сберегая силы и стараясь хоть чуть согреться, лежали на снегу, пытаясь укутаться в какое-нибудь тряпье. В первую очередь старались отогреть детей, снимая с окоченевших трупов одежду. Нужно жить... Как-то нужно жить... Такие почти обездвиженные люди были лучшими мишенями при авианалетах.

Каким-то чудом Анина семья осталась тогда жива. Уцелела старшая сестра, которой на момент заточения в лагере было почти 17 лет. Таких, как она - помоложе и поздоровей - немцы обычно отбирали для принудительных работ. Чтобы спастись, девушке пришлось испачкать лицо грязью, прикинуться хромой и хворой, а такие фашистам были не нужны. Осталась в живых и мама. Она проживет еще долгую жизнь. Но тогда, в последние дни их пребывания в лагере смерти Озаричи, никто, конечно, об этом не знал, да и не думал наперед ничего.

...Как-то утром узники обнаружили, что фашисты покинули лагерь. Кто-то кинулся через «колючку», но... Подорвавшиеся на минах заставили других остановиться. Конный вооруженный отряд люди из-за «колючки» увидели издали. Стреляли. «Видно, все-таки добьют...» - туманом расплывался страх по лагерю. Но вместо этого всадники перерезали проволочный забор, столько времени отделявший узников от свободы, от жизни. Это была середина марта 1944 года. «Уже взрослой я была, когда в разговоре с соседкой узнала, что освободили нас тогда партизаны. А тогда для нас, ребятишек, это были просто «дядечки на конях». Ой, как же люди встречали их! Как обнимали! Не зная, как и благодарить, целовали даже хвосты коням...» - Анна Ивановна ненадолго замолчала.

Партизаны сопровождали их до железной дороги. Идти нужно было крайне осторожно, ведь болота были буквально напичканы взрывчаткой и мины выдавали лишь тоненькие короткие проволочки - волоски. Впереди идущие кричали: «Осторожно, вон волоски!» Стоило задеть «волосок», вся семья, да и те, кто рядом, погибали. Сколько же повзрывалось на них!.. Так начался долгий путь домой.

Красноармейцы освободили из Озаричских лагерей 33 480 человек, среди которых было 15 960 детей в возрасте до 13 лет, 13 072 нетрудоспособные женщины и 4 448 стариков.

Путь домой растянулся на несколько лет. Сначала бывших узников поместили все в те же дощатые вагоны, ссаживая группами по пути следования в уцелевших деревнях и селах. Здесь сначала пропускали через санобработку, отмывая, обстригая наголо, тут же сжигая волосы и одежду. Тифозных размещали в госпиталях. Местные жители селили их где только возможно: кто-то мог пустить в дом, кто-то отдавал баню; где-то сохранялась только стайка, скот из которой давно угнали немцы. Стайки чистились и в них селились беженцы - так теперь называли освобожденных из лагерей смерти.

Голод продолжал преследовать людей. Впервые им разрешили откапать колхозные ямы, в которые зарывали урожай картофеля. Его невозможно было вывезти из-за отсутствия техники. Враг наступал, и все, что оставалось, уничтожали или закапывали, чтобы не досталось оккупантам. Также в начале войны закапывали свои вещи в деревянных бочках и жители поселка, из которого Аня была родом: никто не знал, сколько продлится война, надеялись на скорое возвращение. А потом эти бочки выкапывали «свои же», перешедшие на сторону противника. И наживались...

...Беженцы ходили по еще не просохшим от вешних вод полям, увязая в грязи, отрывали и перебирали перемерзшие сгнившие картофелины, стараясь выбрать хоть что-то. Как-то продержались... Ане с мальчиком, чью маму угнали немцы, дали маленькое ведерко: «Идите, детки, по людям...» Им подавали. Самое ценное, что могло оказаться в ведерке, - хлеба кусочек.

В «беженцах» же Аня пошла в школу. Ей было около девяти. Как-то у школы ей сказали: «Там Васька ваш приехал!» Старший брат! Они не виделись с начала войны, когда Василь, будучи врачом в больнице, эвакуировал больных. Он успел получить медицинское образование, прослужил всю войну в госпиталях, потом переброшен был на Восток. И вот в 1948-ом возвращался. Живой. С медалями. Герой.

Вскоре они попали на родную землю. На месте их дома - бурьян выше головы. Поставили новую избу из шпал железнодорожных. Крошечную совсем, глиной обмазанную, но свою. «Тогда вот маленько жить стали», - продолжает свой рассказ Анна Ивановна. Тогда же они посадили свой первый за долгое время огород.

После школы она выбрала курсы медицинских сестер. Наверное, по стопам брата хотела идти. А, может, вспоминалось ей, как в «беженцах» тифом заболела, как, едва отлежавшись, вызывалась помогать лежачим больным. Вознаграждением было разрешение лизнуть немножко сахарку. Медицинская сестричка иногда позволяла ей положить в кармашек пару кусочков хлеба...

Анна Ивановна проработала в медицине всю свою трудовую жизнь. Довелось ей работать в медпункте и за колючей проволокой, в зоне строгого режима. Но эта «колючка» ее уже совсем не пугала - от детских страхов почти не осталось следа. Прошло. Нужно жить дальше. А люди, они везде люди, хоть и за «колючкой», рассуждает она. Анна Ивановна научилась ладить со всеми, и жизнь ценить научилась. Уже 60 лет она замужем за Владимиром Андреевичем. Он всю жизнь был водителем и механиком, принимал участие в строительстве электростанции в Епишино.

- Ну, давайте чай пить! Медок вот. А то заговорила она Вас совсем, - разливает кипяток в чашки Владимир Андреевич.

Пьем чай. Но разговор не заканчивается. Вспоминается Анне Ивановне яркое небо, какое увидела его из окна того большого дома в начале войны. А это полицаи развешали сотни ламп, чтобы по ночам бомбы летели без промахов... Вспоминается будка, в которую укладывали ее спать вместе с собакой, когда дома не было совсем. Мама тогда ночевала на улице, у будки, а с собакой все ж таки теплей... Вспоминались ей уже послевоенные бесчинства бандеровцев... Мне долго потом не давали покоя эти ее воспоминания. «Уж эта война!..» - звучали в голове слова Анны Ивановны. Пусть не дают эти слова покоя нам всем, пусть заставляют плакать, пусть бередят, тормошат, будят, пусть гулким эхом отдаются в сердцах, чтоб не заросла память наша высоким бурьяном. Говорите об этом, люди, говорите!

Корреспондент газеты «Енисейская правда» О. А. Власова

Фото из открытого доступа сети Интернет и Т. А. Ушениной